В давние времена, когда человечество не было насквозь
пропитано ложью и фальшью,
люди непредвзято и благоговейно относились ко всем
органам тела, включая и
нижележащие живота. Один из гигантов мировой
литературы, монах-писатель Франсуа
Рабле в своем бессмертном творении «Гаргантюа и
Пантагрюэль», отбросив маску
лицемерия, вдохновенно описывает и рассуждает об
испражнениях, о естественных
человеческих отправлениях, создавая как бы гротескный,
но в своем роде уникальный и
неповторимый гимн человеческому телу и его органам.
В старое время, когда человеческое сознание не было
замутнено еще философией
мещанской морали, человек чувствовал себя единым с
Творцом и с космосом. Он не
отворачивался от ужасов смерти. Понятия жизни и
смерти были связаны у него воедино,
и любой крестьянин в своем мудром взгляде на
проявления Бога вокруг него и в нем
самом мог «дать фору» любому современному болтуну с
кафедры философии.
Безумные празднества, сопровождающиеся пьяной
обжираловкой, сменялись
мрачнейшими погребальными процессиями, оглашаемыми
воплями кающихся. Люди
веселились на свадьбах и на рождествах для того, чтобы
зачастую, из-за эпидемий и
неумения бороться с болезнями, хоронить на следующий
день своих близких. Смерть и
жизнь шагали в ногу с людьми, и люди любили это и
воспринимали как нечто
естественное.
Один из продолжателей доброй французской традиции в
литературе, бытописатель
страстей человеческих, Эмиль Золя, в романе «Чрево
Парижа» как бы воскрешает
раблезианские моменты в описании средоточия жизни
Парижа, знаменитого Ле Аля. Ле
Аль сосредоточил в себе все. Здесь была кровь, здесь
переливались всеми цветами
радуги овощи, фрукты, окровавленные туши, шкуры дичи,
и пестрело оперение фазанов,
уток, гусей и лебедей.
Громадные тушеподобные мясники носились по Чреву,
взвалив на себя многопудовые
мясные глыбы. Святились огнями ночные рестораны типа
«Поросячьих ножек», в которых
праздные гуляки и любители ночной жизни предавались
священному делу Гаргантюа, для
того чтобы наполнить и развеселись свое чрево, бродить
по Ле Алю и глазеть на эти
ожившие фламандские картины Снайдерса,
повествующие о торжестве жизни над
смертью. На улицах слонялись здоровенные проститутки,
поджидающие,
когда тушеноши, относившие свои кровавые грузы,
опрокинув последний стаканчик
аперитива, прихватят их в грошовый номер отеля, чтобы
вкусить неких благ и от другого
мяса. Тут же крутились стаями нищие - «клошары» -
которым бросались ошметки со
стола этой громадной кухни, именуемой «Чрево Парижа».
К шести часам утра, отдавши дань Бахусу и изобильным
столам ресторанов,
праздные гуляки — среди которых можно было увидеть и
черные цилиндры
аристократов, и стройные фигуры дорогостоящих
парижанок — направлялись
к воротам «Мезон дэ ля Сантэ», знаменитой французской
тюрьмы.
В шесть утра ворота открывались тюремной стражей, и
публика, вдоволь
наглядевшаяся крови четырехногих животных, могла
насладиться зрелищем крови
двуногих, ибо в шесть часов утра гильотинировали
преступников, приговоренных к
смертной казни.
Меняются времена. Несмотря на протесты большинства
французов, снесено «Чрево
Парижа». Париж «лишился живота». Как считают многие
французы, Париж стал мертвым.
Но люди по-прежнему едят кровавые бифштексы,
обжираются в «Поросячьих ножках».
Отменена гильотина, но они не прочь поглазеть, как
отрубают головы на экранах
телевизоров. Только проститутки бессменно стоят на
улицах, где когда-то стоял Ле
Аль. Мне посчастливилось застать живым “Чрево
Парижа”. Зная, что оно подлежит
уничтожению, я провел там год, выходя в двенадцать
часов ночи и возвращаясь с него в
восемь утра, запечатливая его в фотографиях и рисунках.
Таких фотографий при
подсчете оказалось свыше 5000.
Больше всего меня интересовали тушеноши. Эти люди-
гиганты, с легкостью
взваливающие на себя четырехсоткилограммовую тушу,
эти парижские силачи-
воплощение силы и какой то чудовищной грации. Они
единственные, которым
доверялось нести тело усопшего короля до усыпальницы
Сан-Дени, ныне место, которое
хорошо известно любителям поглазеть или
воспользоваться услугами проституток.
В выставке “Чрево Парижа и фантомы Ле Аля” я
постарался создать свой гимн труду
тушенош и показать круговорот единства жизни и смерти,
смех радости и оскал смерти.
Очерк к выставке «Чрево Парижа и фантомы Ле Аля»
Цитируется по книге: (с) А.Петряков "Зазеркалье
Мастера"
