В давние времена, когда человечество не было насквозь пропитано ложью и фальшью,
люди непредвзято и благоговейно относились ко всем органам тела, включая и
нижележащие живота. Один из гигантов мировой литературы, монах-писатель Франсуа
Рабле в своем бессмертном творении «Гаргантюа и Пантагрюэль», отбросив маску
лицемерия, вдохновенно описывает и рассуждает об испражнениях, о естественных
человеческих отправлениях, создавая как бы гротескный, но в своем роде уникальный и
неповторимый гимн человеческому телу и его органам.
В старое время, когда человеческое сознание не было замутнено еще философией
мещанской морали, человек чувствовал себя единым с Творцом и с космосом. Он не
отворачивался от ужасов смерти. Понятия жизни и смерти были связаны у него воедино,
и любой крестьянин в своем мудром взгляде на проявления Бога вокруг него и в нем
самом мог «дать фору» любому современному болтуну с кафедры философии.
Безумные празднества, сопровождающиеся пьяной обжираловкой, сменялись
мрачнейшими погребальными процессиями, оглашаемыми воплями кающихся. Люди
веселились на свадьбах и на рождествах для того, чтобы зачастую, из-за эпидемий и
неумения бороться с болезнями, хоронить на следующий день своих близких. Смерть и
жизнь шагали в ногу с людьми, и люди любили это и воспринимали как нечто
естественное.
Один из продолжателей доброй французской традиции в литературе, бытописатель
страстей человеческих, Эмиль Золя, в романе «Чрево Парижа» как бы воскрешает
раблезианские моменты в описании средоточия жизни Парижа, знаменитого Ле Аля. Ле
Аль сосредоточил в себе все. Здесь была кровь, здесь переливались всеми цветами
радуги овощи, фрукты, окровавленные туши, шкуры дичи, и пестрело оперение фазанов,
уток, гусей и лебедей. Громадные тушеподобные мясники носились по Чреву,
взвалив на себя многопудовые мясные глыбы. Святились огнями ночные рестораны типа
«Поросячьих ножек», в которых праздные гуляки и любители ночной жизни предавались
священному делу Гаргантюа, для того чтобы наполнить и развеселись свое чрево,
бродить по Ле Алю и глазеть на эти ожившие фламандские картины Снайдерса,
повествующие о торжестве жизни над смертью. На улицах слонялись здоровенные
проститутки, поджидающие, когда тушеноши, относившие свои кровавые грузы,
опрокинув последний стаканчик аперитива, прихватят их в грошовый номер отеля, чтобы
вкусить неких благ и от другого мяса. Тут же крутились стаями нищие - «клошары» -
которым бросались ошметки со стола этой громадной кухни, именуемой «Чрево Парижа».
К шести часам утра, отдавши дань Бахусу и изобильным столам ресторанов, праздные
гуляки — среди которых можно было увидеть и черные цилиндры аристократов, и
стройные фигуры дорогостоящих парижанок — направлялись к воротам «Мезон дэ ля
Сантэ», знаменитой французской тюрьмы.
В шесть утра ворота открывались тюремной стражей, и публика, вдоволь наглядевшаяся
крови четырехногих животных, могла насладиться зрелищем крови двуногих, ибо в
шесть часов утра гильотинировали преступников, приговоренных к смертной казни.
Меняются времена. Несмотря на протесты большинства французов, снесено «Чрево
Парижа». Париж «лишился живота». Как считают многие французы, Париж стал мертвым.
Но люди по-прежнему едят кровавые бифштексы, обжираются в «Поросячьих ножках».
Отменена гильотина, но они не прочь поглазеть, как отрубают головы на экранах
телевизоров. Только проститутки бессменно стоят на улицах, где когда-то стоял Ле
Аль.
Мне посчастливилось застать живым “Чрево Парижа”. Зная, что оно подлежит
уничтожению, я провел там год, выходя в двенадцать часов ночи и возвращаясь с него в
восемь утра, запечатливая его в фотографиях и рисунках.
Таких фотографий при подсчете оказалось свыше 5000. Больше всего меня интересовали
тушеноши. Эти люди-гиганты, с легкостью взваливающие на себя
четырехсоткилограммовую тушу, эти парижские силачи-воплощение силы и какой то
чудовищной грации. Они единственные, которым доверялось нести тело усопшего короля
до усыпальницы Сан-Дени, ныне место, которое хорошо известно любителям поглазеть
или воспользоваться услугами проституток.
В выставке “Чрево Парижа и фантомы Ле Аля” я постарался создать свой гимн труду
тушенош и показать круговорот единства жизни и смерти, смех радости и оскал смерти.
Очерк к выставке «Чрево Парижа и фантомы Ле Аля»
Цитируется по книге: (с) А.Петряков "Зазеркалье Мастера"
